И все-таки я - не дева Aramel. Это у нее феаноринги суровые до безобразия, и стены-башни украсить забыли. А еще, по мне, даже не-вычурная крепость - красива. Сама по себе. Вы еще увидите ее, "крепость на обугленном холме" (с), крепость Копорье в тумане, когда Хэл отсканирует наши фотографии....

А пока - еще один OC/Химринг, на этот раз - от меня. Примерно половина штуки, написанной некоторое время назад, впрочем, вполне самостоятельная.
"Лирический повествователь" ближе мне неизвестен, содержание - мешок имхов.
В общем, Химринг у нас такой. Теплое место в холодной стране.


Слово о Химринге

Как переступить границу (кому – линию, кому – и стену) огня?
Не знаю.
Только знаешь ли, ее можно и не заметить. Именно так.
Потому что солнце – огонь, но далекий и уже привычный. И солнце будет бить тебе в глаза, вставая из-за холма: так уж подходит к нему дорога, что проезжая по ней утром, непременно едешь – прямо к светилу. Так ярко, что перестанешь замечать на какое-то время здешнюю извечную прохладу. Так ярко – потому что на небе вместо облаков какая-то мелочь – словно улетевшие далеко ввысь хлопья тумана. И единственное, что будет заслонять от тебя хотя бы часть этого сияния, вырастая абсолютно черным силуэтом, одновременно массивным в основании своем и ажурным, ветвящимся башнями и струящимся уступами стен. …Да, этот замок. Я знаю тех, кто впервые увидел его именно таким – уже стоящим на холме, завершенным. Кто устремился, понукая напоследок коня – туда, словно прячась от нестерпимого света. Да так и остался. Не заметив иного огня. Точнее, поначалу не заметив…
Поначалу в замке легко потеряться, точнее – добровольно заплутать. Отправляться (когда найдется свободный час) без цели и определенного направления, каждый раз задаваясь самым ближним вопросом – интересно, а что может быть за этим поворотом? Куда приведет эта лестница, если подняться на пролет выше? И, знаешь ли, замок будет всегда дружелюбен к тебе – путь не выведет в тупик или темный подвал (если ты только не захочешь именно такого). Если ты хочешь долгого путешествия – коридор будет виться и виться, то разливаясь залой, то лишь подмигивая дверным проемом в стене. Если устанешь, хотя бы от впечатлений – внезапно возникнет уютный внутренний дворик или скамья в нише.
Он уютен, этот замок, - настолько же, насколько может быть неуютной холмистая равнина вокруг, продуваемая всеми ветрами, обращенная к Северу, деревьев – за исключением перелесков в ложбинах – начисто лишенная. То, что можешь увидеть на ней, отправившись в одинокое странствие в дни поздней осени или ранней зимы, особенно когда начнет темнеть, заставит тебя устремиться к той же цели еще отчаяннее, чем под лучами утреннего солнца. Так от смерти последним усилием вырываются к жизни.
…От смерти – потому что сгущающаяся темнота, опускающееся, как крышка котла, сероватое небо, беспросветность и бесприютность этой воистину Вечно-Холодной земли напоминают о живом и живущих весьма мало. Скорее – о том, что еще севернее, хотя здесь и нет гор.
(Здесь нет гор – потому он и поселился здесь.)
…К жизни – потому что, вернувшись за каменные стены, прижимаясь к одной из них (теплой!), ты особенно ярко осознаешь: что бы ни творилось за стенами, что бы ни напоминали эти земли, этот замок позволит тебе жить в них. Просто – потому что в нем можно жить и именно жить. Как ни странно говорить так о камне, он любит тебя.
А ведь ты знаешь, кто придумал замок? Знаешь…
Придумал и нарисовал. Потому что чертить, - разрезами, точными углами и абсолютно прямыми линиями ему теперь… не очень удобно. Не очень возможно. Иногда попросту – больно.
Потому – нарисовал. Как говорят многие – именно то, что увидел на этом холме, еще только поросшем травами и кустарником, одной ночью ранней осени, когда небольшой отряд, впервые придя в эту землю (не считая небольшого отряда разведчиков и картографов примерно годом раньше), встал здесь лагерем на ночь.
Наверное, так и есть, только рисовать пришлось, думаю, много более, чем может подарить видение. Не оно же - хотя бы, как один пример из многих – подсказало, как сделать, чтобы при любом ветре и морозе здесь не было холодно. Не было – даже потайного сквозняка, даже тени ознобной дрожи. Это ведь сложная система, о которой ты не думаешь (да и я, и большинство из нас), опираясь на ту самую теплую стену.
И многое иное – переплеты окон, каминные решетки, узор, покрывающий двери… То, что рисовали и многие иные – и в Белерианде народ наш не оскудел мастерами! – но знаешь, то, что придумал он, всегда можно узнать. Из любого узора (а они не повторяются, я проверял) рано или поздно, когда пристально рассмотришь его, проступят языки пламени. Словно глядя на них, на уже воплощенные вещи, он надеялся почувствовать это тепло. Согреться – еще хотя бы немного…
Рисунки. Вещи, воплощенные рукам других. Знаешь, лучше уж видеть именно вещи, а не сами рисунки. То, что мне случилось увидеть – как раз тогда, когда столь многие из них становились вещами… Это почти больно. Бесконечная тщательность, мелкие детали, едва ли не погрешности, которые могли бы появиться при отливке или ковке уже готового творения… В первое мгновение подумалось только о том, сколького умения – и скольких усилий они стоили ему. Но в следующее – о неутолимом желании сделать их самому. …Все эти подробности… - неутолимом и неисчезающем. Они ночами ему снились, наверное…
Лучше уж увидеть что-нибудь из иных рисунков. Изображающих то, что существует помимо нашей творческой воли. Леса, реки и ручьи, холмы, перелески – то, что вокруг, то, что близко – и близко не только расстоянием, измеряемым в лигах. Встречаются в таких рисунках и красоты более южной природы – тех краев, где живут его младшие братья, и туманная равнина Хитлума… Именно – встречаются. Здешних, около-Химрингских видов – куда больше. Потому что... да просто потому, что он любит эту землю. Холодную, суровую, пронизанную ветрами, небогатую деревьями (но зато за холмом неожиданно может открыться маленькое озерцо или ключ)… С ее долгой зимой и нежарким летом (хотя ясного неба куда больше, чем в тех же Хитлумских землях). Не самую пригодную для жилья, не самую приветливую, слишком северную, почти столь же близкую к Северу, как и Дортонион, да только нет у нее ни его отвесных стен, ни его сосен… Неласковую непростую… и все-таки не принадлежащую злу. И – живую. …Чем-то похожую на него самого?
Да, наверное, так. Потому что дело не только в том, что есть долг, есть месть, есть ответственность перед теми, кто уже живет в этих землях, но не так хорошо может их защитить, (есть, в конце концов, Клятва – только давай не будем о ней говорить, хорошо?)… И не только в той готовности – умереть, если будет нужно. Когда будет нужно – так скажет тебе, пожалуй, едва ли не любой на Химринге, кроме разве что детей… Но вот уже подростков можешь спрашивать, не страшась – хоть ту деву с черными косами. Она и не собирается быть воином, но решила все-таки поучиться владению оружием – зачем бы? «Затем, чтобы когда мы все падем в последнем бою, уйти не даром». Она не думает об этом – она просто знает, и потому – ответит, если спросишь. А еще она замечательно умеет плести косы (и однажды заплела их лорду Фингону, но это история отдельная), ткать ковры, как и ее матушка, заразительно смеяться, бродить по окрестным холмам…
Потому что – и в этом дело, и это – главное, если ты только задумал остаться на Химринге, - зная, что однажды придется погибнуть, можно жить. И – творить, любить, смеяться, давать жизнь детям – да, может быть, здесь их и меньше, чем в других эльфийских землях, но они есть…
Говорят, что так – с постоянной тенью где-то в глубине души, пристало жить людям, а не эльфам. Точнее, так и живут они, – и некоторые сказывают, жили так не всегда, но ведь приспособились... Так почему бы не приспособиться и Старшим детям Эру, если тень эта, хочешь, не хочешь ли, восстала на Севере, и кто-то должен держать ее в узде?…
И – возвращаться из рейда по Ард-Гален, зная, что пройденный путь и встретившиеся на нем события помогут Осаде пока что держаться крепко. И – стоять в зимнюю морозную ночь в карауле у ворот. И – возвращать к жизни раненых, даже тех, кого – «еле довезли». И – помогать дойти до тех же целителей своему лорду, потому что в той небольшой комнатке под башней, куда ты зашел побеседовать с гостем, он как-то подозрительно прирос к теплой стене и на вопросы отвечает отрывочно, а на дворе – зима…
…А после, может быть, в том же самом году, в бою – увидеть впервые пламя на его клинке, и пламя легким абрисом вокруг него, а еще, говорят, – пламя в глазах, но его-то больше видят орки, - вот, увидели и больше не хотят видеть, бегут врассыпную, но вряд ли далеко теперь уйдут…
Он горит этим пламенем и не сгорает – и тем, может быть, даже превзошел своего отца. Но тем же пламенем – и не только в часы рассвета и заката (если видеть не только видимое)- горит и не сгорает Химринг. Его пламенем. Нашим пламенем. И там, за стеной этого пламени – можно жить. После всего, что случилось. С ним одним. Со всеми нами – об этом не нужно напоминать, каждый либо пережил сам, либо знает от родителей, что это. Что бы ни случилось – жить возможно.
Он сумел показать это всем нам, и потому – он наш лорд.

…И нет никакого спасительного ответа на вопрос, как же пройти через стену огня. Но те, кто может, рано или поздно сделает это – так или иначе. И не станет даже задаваться вопросом «как» об уже прошедшем – ведь и впереди у него немало дел, требующих того же вопроса…

(начато – май 2003 г. (кажется);
закончено – июль 2005 г.)