«На дне» 15 октября 2011 г., (Лука – Игорь Китаев, Сатин – Алексей Мамонтов).
С разницей в день смотрели мы два спектакля – «Вальпургию» и «Дно». Рассказать я тут собираюсь про «Дно», потому что «Вальпургия» для меня – спектакль, видимо, заговоренный: второй раз смотрю с интересом и восторгом – и ни фига не могу сформулировать! Трудно, наверное, выдать что-то связное про историю, большинство действующих лиц которой – психи, причем качественные такие, и не только среди больных… А именно тот псих (Китаев), который должен еще и в финале добавить сверху смысл его как-то не добавляет, выдавая «просто психа», благо это-то у него всегда получается…
Так вот, я решила упомянуть спектакли вместе, потому что сообразила общий вектор: «старая гвардия» и Китаев. В этом смысле «Дну» все-таки повезло больше, оно центрировано все же не на одного Луку, начинают и заканчивают – без него, и «ведущих» персонажей там несколько… ну вот они и вели историю.
…с новым Сатиным. Это была главная интрига надвигающегося спектакля: каким он будет? Было понятно заранее – наверняка совсем другим, чем у Афанасьева. И – исходя из исполнителя – это будет что-то интересное и не-плоское. Возможно, меняющее смысл спектакля.
И так и было – и еще много что прибавилось. Спектакль явно репетировали, и весьма на пользу таковому. Многие что-то добавили в роли (и я в этом прекрасно разнологосии вижу «режиссерский почерк», тот же, что и в гастрольном «Мастере»… в общем, отнюдь не «основателя театра», а вовсе даже А.С.).
Впрочем, в добавлении нового явно поучаствовал и нынешний Сатин. Это он, а не Лука-Китаев (на мой пристрастный взгляд, натурально!) «подействовал на них, как кислота на старую монету». И с самого начала спектакля как-то ярче и отчетливее «заиграли» разные связки персонажей: с ним – Сатин и Актер, Сатин и Клещ, Сатин и Барон… и без него лично, оказывается – тоже: Клещ и Актер, Барон и Настя, Клещ и Наташа…
(Как отметил Сули, раньше они до появления лёшиного Луки пытались разобраться, «что же мы тут делаем», - а тут ночлежка «собрана» с самого начала и приход Луки в этом раскладе ничего толком не меняет).
Но и сам Сатин – это то, на что стоит посмотреть. Когда уже было известно, что Афоня уходит, и не было известно, что будет с «Дном», мы беспокоились. И за ситуацию в целом – что будет со спектаклем, не начнется ли «каскадное омоложение», - по определению, увы, неравноценное?
Нет, тут ОНИ – люди, актеры, те, кто в спектакле – они справились и сохранили спектакль. Видимо, единственным возможным вариантом только одной замены.
Но было и второе беспокойства – кто сможет заменить Афоню на столь «афониной» роли, где он идеально занимал нишу болтолога и болтал… Правда, идеологом он так и не становился, но в целом спектакль был не на него и центрирован, ни в какой версии не был (см. Змеиные заметки о «геометрии Дна»).
Ну так вот, это был, повторюсь, другой Сатин. Он, наверное, у Леши еще в процессе простройки, - в том смысле, что дальше мы, надеюсь, увидим больше. Но то, что есть, уже рассказывает очень интересную историю персонажа.
…На начале казалось: Сатин (блин, на автомате написала «Лука»!) – «чудик». «Надоели мне все ваши человеческие слова» - вот и ушел он от человеческих слов, человеческой работы телеграфистом, занялся «дауншифтингом», спустился на дно, и вот – существует тут в какой-то своей сатинской манере… Казалось – того ему и надо. Дальше, во втором действии, история оказалась куда сложнее, но не буду пока забегать.
Кстати, о странных словах. Тут народ уже в антракте подметил: в отличие от Сатина-Афони, возможно – в отличие от самого Афони, Леша Мамонтов прекрасно знает, что все эти непонятные словечки обозначают – и «сикамбр», которым он осмысленно награждал разных лиц (а я вот до прошлого года думала, что это прибор такой!), и «микробиотика» (которая была явным ответом на разговоры Актера о пьянстве)… В общем, если Афонин Сатин просто наслаждался звуками «красивого и непонятного», не заостряясь на смысле какой-нибудь «Клеопатры», то Мамонтовский кидается мудреными и вполне понятными ему словечками в жанре ругательных эпитетов вполне осознанно.
…Вообще ночлежка имела на диво высокий образовательный уровень, начиная, по замечанию товарищей, напоминать диссидентскую котельную какую-нибудь, по количеству интеллектуалов на квадратный метр «дна». Даже Пепел ухитрился сказать вместо «я же грамотный» - «я же образованный». (Пепел, кстати, был весьма внятен, но я его почти не рассмотрела, - было на что поглядеть, кроме).
Сатин и Актер. «Два брата, топор и лопата», они же – Розенкранц и Гильденстерн. Приятели-выпивохи, друзья душа в душу… Кстати ж, о выпивке. Вот интересно, если у Афониного Пилата хронически выходило похмелье заместо головной боли, то у Афониного Сатина размышления на тему «кто бил меня вчера» и на что бы выпить сегодня, шли… ну, в каком-то довольно философском ключе.
А по Лёшиному Сатину очень хорошо видно, что похмелье у мужика нефиговое, голова трещит, трубы горят, и поиск по всей ночлежке, кто им с Актером выдаст на водку – это не внезапная причуда, а, можно сказать, жизненная необходимость.
Сатин и Клещ. Здесь что-то похожее на «Клещ и Актер», - видно такой у Клеща способ взаимодействия с изрядной частью реальности – дружба, общность через вроде бы противостояние, пикировки…
Клещ был непрост (Пилата там углядела изрядное количество наших). У него, пожалуй, четко рисовалась попытка существовать «в двух планах», в двух реальностях, - и там, где они сталкивались, было ему больно.
Одна – попытка жить «как прежде», как будто не спустился он на дно, а как и раньше – «рабочий человек», а отсюда – непременно выберется…
При этом окружающую реальность он вполне замечает, как и ее обитателей. С самого начала – Квашню насчет брака подначивает по дружески (опять же, пока она не задевает больное – тему его жены). Пытается навести порядок на тему «кто сегодня подметает».
А потом реальности вдруг столкнутся – та, где он обязательно выберется и все будет нормально, и та, где неизбежно «умрет жена», - и его первый раз (из тех, что на наших глазах) бьет, как током, совмещением пластов. Фразу он договаривает, не обрывает на середине – не потому, чтобы не дорожил женой, а потому что в этом пласте реальности, «донном», это неизбежная «правда», а правды Клещ не умеет – не видеть. Даже ненавидя их. И притом, когда он говорит ей чуть раньше, «Может, все еще обойдется» - он сам в этом верит, это из другой, прежней жизни, где обязательно все кончится хорошо…
Много не наформулирую, но очень интересный был Барон, его отношения с Настей, вся эта история с лаем, на который его разводит Пепел: унижение человек натурально пережил, но он до того знает, «что чего-то стоит», и после, как-то продумывает ситуацию (монолог «я все время играл роли»… кстати, я не могла избавиться еще от одного обертона, казалось, что это немного про себя, про что-то вроде «я долго играл левой задней ногой, потом начала играть как следует, но это ТАК затратно…»). И вот потом по результатам он несколько вворачивал в свою речь «Ав!» в виде такой ехидной присказки (что-то вроде «что, съели?»).
И вот в такую ночлежку приходит Лука.
Увы, честно оговорюсь: есть люди, которые видят в игре Китаева что-то глубокое и осмысленное. А я, увы, обычно не вижу. Вот сейчас на форуме процитировали каких-то зрителей, которые сказали, что «Лука светился», - и с ними согласились.
Не знаю, не увидела. Видимо, если и светится, в то каком-то совершенно недоступном мне диапазоне спектра). Или - разве что отраженным светом. Я вижу на месте сыгранной роли неизвестно что и пустоту. А да, еще регулярно забываемый текст, Актеру вот сцену после «Апплодисментов» он основательно «сократил»….
Когда-то, в январе прошлого года, нам увиделся в сыгранном Китаевым Луке – бес-искуситель, дух лукавый. Тогда отчеты наши вполне вывешивались на театральном форуме, и там с нами спорили и про его Луку тоже, и, кажется, если не лично он, так Анна Китаева… В общем, я до сих пор временами печалюсь, что вот, испортила малину своими отчетами. Может быть, он не собирался играть беса? (Но вышло ведь, и вышла мрачная, да, но интересная линия противостояния его и ночлежки). Словом, дальше было впечатление, что решил он играть уж точно не беса. Но вот беда, получаться стал неизвестно кто. То есть с тех пор у меня внятный образ так и не складывается…. То тот же дух-искуситель мелькнет, но фрагментом, на весь спектакль не хватит, то вообще искренне не понимаешь: кто этот человек? Что ему нужно? Что он здесь пытается сделать, почему говорит разным людям разные слова? Почему приходит и уходит?
В этот раз еще временами вылезало, пожалуй, вот что: нигилист, что ли, какой-то? В общем, недобрый человек, который человек, который людей не любит, и вместо того, чтобы лягушек резать, ставит эксперименты над людьми: а что будет, если…
И еще, вот это есть всегда и в этом четкое отличие его Луки от Лёшиного: моральный релятивизм, «веришь – есть, не веришь – нет». Варианты равноправные, а как оно на самом деле – неважно. В этот раз как-то впервые отчетливо резануло сочетание: сразу после этого разъяснения (на вопрос Пепла – «А Бог есть?») он начинает втолковывать Анне про тот свет, и тогда отчетливо понимаешь – врет, то есть точнее - говорит вообще не то, во что верит, а то, во что ему зачем-то нужно, чтобы сейчас поверила Анна… А Анна в таком состоянии – тела и души, - что уже явную в голосе неискренность ловит, она уже видит что-то свое, вспоминает своего отца и говорит, что на него похож Лука, - ой, не думаю, что в отцах даже этой дамы со скверным характером было такое…
А они, жители ночлежки – все-таки они добрые и открытые люди. Они слушают его и верят. Клещ серьезно, без противостояния переспрашивает: «А откуда ты знаешь, что там скажут?» - а вдруг он правда знает и сейчас ему расскажет?
Кто-то другой – Актер после монолога об аплодисментах, Сатин во втором действии (о чем в свое время) скорее, «цепляет» из его речей что-то, что отзывается в каждом из них, и дальше уже строит из этого свой путь, свою идеологию – сам.
У Актера (помимо «съеденных" Китаевым частей сцены) снова была работа «в одного», с очень интересной траекторией. Я чуть не впервые услышала на «Аплодисментах», именно на них – надлом. Т.е. четкое (пусть и подспудное) знание о том, что они – в прошлом. Горькое и честное, как он себя потом разбирает: была вера, была душа – и сплыли… Но вот, потом он услышал что-то в речах стремительно убывающего за сцену Луки, и решил: а вдруг – еще не только в прошлом? А вдруг – все может вернуться? И в тот момент мне, зрителю, как и Актеру, кажется: а вдруг эта попытка вытащиться самого себя из болота за волосы увенчается успехом?
…Финал первого действия. Клещ, убитый горем (это явно видно в том, как он идет) проходит мимо умершей жены, поправляет свешивающуюся руку… Рука за его спиной падает обратно. Кажется, садясь, он видит это, но поправлять больше не станет, кажется, это как знак для него – и это ты сделал напрасно, без пользы…
За его спиной тоже садится на нары Китаев, даже не пытаясь «зеркалить» позу, просто сидит, прямой, как палка. Нет там ни усталости от сделанного, ни разделенной, ни своей скорби…
(Продолжение следует)
P.S. О своем, о родном... т.е. о сикамбрах!
Выяснила сегодня, что от них, родимых, оказывается, происходит не много не мало - династия Меровингов!
Вот как описывается крещение Хлодвига:
"Когда он подошел, готовый креститься, святитель божий обратился к нему с такими красноречивыми словами: «Покорно склони выю, Сигамбр(*), почитай то, что сжигал, сожги то, что почитал». А был святой Ремигий епископом весьма ученым и особенно сведущим в риторике."
(Григорий Турский "История франков", кн. 2 гл. 31)
(*) "Покорно склони выю, Сигамбр..." — т. е. Хлодвиг. Сикамбры (Sugambri или по позднему написанию Sicambri) — могущественное германское племя, отличавшееся воинственностью, которое населяло во времена Цезаря правый берег среднего Рейна. В III в. н. э. наименование «сигамбры» было вытеснено общим наименованием «франки». Позже слово «сигамбр» стало синонимом слова «герой» (победитель).
Взято тута
И немного эстетики.
"Вон и сикамбры пришли с волосами, завитыми в узел..."
(Марк Валерий Марциал, "Книга зрелищ", 3, перевод Ф. Петровского)