*
….когда я написала «Сагу о Бенволио», (нынешнем, еще один «разбуженный» персонаж – и актер), Змея сказала: «Теперь я поняла, что играл Ванин в этой роли!»
Так я узнала, что он играл и Бенволио тоже. Засим последовала краткая повесть о добыче диска с японскими съемками – почти три часа материала, первое действие от одного спектакля, второе – от другого (с пропусками) и еще один хвост второго действия– от третьего. Все – июль – август 1993 года, Япония. Между спектаклями – тоже весьма познавательные вкрапления быта - пляж, поезд, бар, обратная дорога…
Самым любопытным и явным выводом было то, что мои ожидания дважды обманулись. Что, заметим, не помешало удовольствию от наловленного.
Во-первых, видимо, из мыслей о «гастрольном составе», мало того – японском гастрольном составе – как-то сама соткалась из воздуха мысль, что Виктор же играл на японских гастролях Меркуцио – и том, что будет очень интересно посмотреть их в паре.
А фигушки нам. Это разные гастроли, Ванин-Бенволио – это 1993 год, и Виктора там вообще нет. А тот ролик – тоже с полуяпонским спектаклем и с Виктором, нарезка на 7 минут без единой целой сцены – имеет на кадрах дату 1995 г, и подпись к ролику, что это гастроли 1996 года. И это еще полбеды, а вот Бенволио там – Горшков.
Похоже, тут Байкало-Амурская магистраль сама с собой не встретилась и пошла в две колеи, А.С. и В.А. на этих ролях не пересеклись. А ЖАЛЬ.
(Но все же отдельно интересно, добываема ли та запись целиком!).
…а вторым было то, что Ванин играет СОВСЕМ ДРУГУЮ историю, чем вдруг начал наконец полноценно играть нынешний Бенволио.
Так что замечание в сторону, к нынешнему спектаклю: значит, то, что удалось вытащить из роли и то, что явно было заложено в спектакль… закладывалось не с самого начала – так, а уже под какую-то переделку… а то и под Кириллова лично. Отдельный вопрос – почему же он это только сейчас взял? У меня есть отдельный ответ, я подозреваю, кто ему показал.
Притом, что сам – повторюсь, играл совсем иную историю – интересную и местами напрочь сшибающую крышу.
Собственно, на мой вкус, в этой съемке имеет смысл смотреть именно линю Бенволио и Меркуцио. Потому что остальное (за вычетом массовки) делится на две не впечатлившие меня части – японцы и Иванов-увы-Ромео.
Насчет японцев, кстати. Интересно, в чем дело. Ведь смотрела же я Гамлета с двумя японцами – и там был другой, что ли, более экспрессивный стиль игры? Здесь меня не «цепляет» почти никто, кроме отчасти их Тибальта. М.б. актер более выразительный, может быть, дело в том, что роль эта, как известно, по минимуму – на словах и по максимуму – на пластике.
Меркуцио – да, признаю, что в этой роли Гришечкин вельми интересен, не халтурит и по-своему прекрасен. Притом, что это совершенно свой Меркуцио, ни раза не похожий на нынешнего. Нет там того трагизма, нет Королевы Маб… Он именно балагур прежде всего. Да, ему совершенно не нравится веронская распря, «игра, в которую можно играть всем городом». Но он от нее уходит в чистый стеб, в возможность, данную себе, не принимать это все всерьез. Потому и перед смертью оказывается таким важным – хохмить до конца, пока можешь.
…и, может быть, потому, что это хорошо, но совершенно иначе, то, что делает Ванин, чем-то напоминает мне нынешнего Меркуцио. Иначе… досмотрев теперь до финала, не могу сказать, что «менее трагично», но – иначе. Вокруг него нет этого ореола одиночества, вот, наверное, различие.
А что у них явно общее – это серьезное неприятие вражды. Его первое появление – когда в самом начале действия назревает очередная стычка. Влетает – огнем – «Прекратите эту бессмысленую драку!», командует конкретным слугам, предлагает Тибальту разнять их вместе… Мечется по сцене, как пламя. Его не слушают.
«Вы знаете, как я отношусь к этим ссорам», - это он сеньору Монтекки, и повторяет дважды. Сеньор знает, но терпит, получается. И счет у Бенволио к Тибальту – личный. За то, что не хочет прекращать вражду? И «насмешливо вызвал меня на бой при всех» - тут не оскорбление достоинства, а то, что приходится принимать вызов и сражаться, к чему нет никакого желания. Слуги галдят о злобных Капулетти, а он чуть в стороне – или чуть в сторону смотрит. И, хоть говорит чуть иронически, тут явно играет «со мной так часто бывает, как начитаюсь книг» (рассказ про встречу с Ромео). Слуги смеются, а он, видно, и правда их читает.
И вот снова, на вопрос Ромео: «Кто сызнова затеял эту драку? – Тибальт!» Да, похоже, он видит именно в нем источник вражды.
Что же до Ромео, то Бенволио, похоже, относится к ему и к его страстям с отчетливой иронией. Причем явно на правах старшего товарища. Которому все эти первые страдания влюбленного – такая не новость… Он ему всегда готов дать совет… но иронию, хоть и не переходит некую границу, в карман не спрячешь. Не принимает он его и его чуВства всерьез. Но честно «выпасает» сына своего сеньора. Сам, по ощущению, находясь где-то у верхней границы понятия «старший товарищ», дальше было бы уже просто – старший, другое поколение… И не факт, что по годам.
С Меркуцио раскладка другая. Тот напропалую балагурит, а Бенволио – первый и самый внимательный слушатель его шуток, он их подхватывает и ярче всех реагирует, тем «заводя» остальную компанию.
Логично, что их могло объединить, тут уже для Бенволио была, видимо, близка эта декларируемая Меркуцио дальность «и от Монтекки, и от Капулетти», - в смысле, от их вражды, и желание заниматься чем-то иным – ну вот просто жить и радоваться жизни на полную катушку. Тут Меркуцио старший и ведущий, а этот – младший и идущий за ним, но – идущий первым из их компании.
…перед входом они стоят цепью, надвинув маски на склоненные головы. И Бенволио подносит палец к улыбающемуся рту личины…
Он же рулит убеганием компании с бала: «Ромео! Нас узнали – уходим быстро, иначе не минуем новой драки!»
Меркуцио догоняет их позже и еще ругается – мол, договорились ведь уходить вместе! Бенволио беспокоится, где Ромео – опять же из-за драки, и ее возможностью и объясняет стремительный уход. Притом, когда Меркуцио снова начинает хохмить – охотно подхватывает, сбежали от драки – и опасность миновала, более трагического исхода пока явно никто не предвидит. То же и в сцене наутро: они сидят, треплются, в шутку дерутся… Бенволио замечает посреди всего этого о письме Тибальта: «Ромео только этого письма не хватало – он и так полумертв неизвестно от чего», - но общего тона эта мысль не меняет (и скорее – это снова о Ромео и его чуВствах), и Меркуцио новость о письме сдает потом Ромео так, что тот счел это шуткой…
А пока, опять же, и правда ничего трагического не происходит: пришла кормилица, разогнала потенциальную драку…
Это в втором действии все наконец принимает серьезный оборот.
Бенволио действительно пугает возможность драки – потому он и предлагает уйти. Снова не из личной трусости, а из неприятия этого рода… гм… мероприятий. И нежелания, чтобы кто-то из близких ему – вот, тот же Меркуцио! – подвергся опасности в ней.
А Меркуцио не хочет убегать – и соблюдать правила безопасности. Он балагурит, он срывает свою злобу – все на те же драки! – на их потенциальных участниках… Чем дальше, тем больше его откровенно несет, - и Бенволио все пытается его остановить.
Не получилось.
В сцене разбирательства – он снова на стороне «своих» - защищает Ромео, объясняя, как получилось, что тот влип. И снова четко звучит – «Всему виной Тибальт!» Это не отмазка, не попытка свалить все на мертвого – нет, именно так Бенволио и думает. И снова слышет личный счет – на сей раз, наверное, прежде всего за жизнь Меркуцио.
…а финал истории сохранился в двух вариантах – во второй и третьей съемке. И я буду досказывать его по третьей. Там на одну сцену больше, там есть этот коротенький переход конец погребальной процессии Джульетты / принесение вестей к Ромео. Но не только в том дело. Судя по сравнению финалов, он к третьей съемке персонажа «докрутил». Дело в том, что это не просто «третий», это на самом деле «сорок какой-то там, последний» спектакль, как кто-то (Борисов?) говорит в камеру. И тут мы наблюдаем, соответственно, прежде всего не усталость от «марафона», а «эффект гастролей», эффект концентрированного, каждодневного существования персонажа.
…так вот, эта сцена - коротенькая, вообще без слов со стороны Бенволио (правильно, а их и не может быть, в пьесе-то весть везет не он!). И такой концентрации, которую я просто не знаю, в каких единицах выражать.
…камера у Романыча, камера «крутится-вертится», снимает временами с балкона и хронически с диагональным горизонтом… Но вот эта сцена с уходом процессии – даже снята очень красиво. Темная сцена, бьющий из кулис луч света, - и медленно уходящие в него вереницей фигуры, светло-темные силуэты, такая сплошная графика. И вот – перебой в ритме процессии, больший зазор – и он, идущий последним, застывает у края. Еще силуэтом (и я вижу, что он поднимает руки к лицу), а потом – свет на него.
И Бенволио стоит запрокинув голову, и во взгляде, во всей фигуре читается вопрос небу: «Неужели так? За что?»
Несколько мгновений, и – уже чуть иначе: чуть опускает голову, прикрывает глаза: «Что ж, если так, то…»
Пока, видимо, это «то…» - то, что он должен сообщить Ромео то, что имеет к тому непосредственное отношение. Показывать его перестают очень быстро, едва заговорил Ромео… Но увиденного – уже много.
И вот – финал, арки. Бенволио стоит в своей, снова глядя в небо. У них, видимо, так разговор напрямую, точнее, у него – то, что он хочет сказать. Он молчит, а нам это и так видно. Что в произошедшем виновным он считает себя -и жить потому не собирается. Ну ДА, если хорошо подумать, можно простроить траекторию, по которой он «виноват» в гибели Меркуцио – и Тибальта, значит, тоже, - и в высылке Ромео, значит, тоже… В мнимой смерти Джульетты –дело темное (но можно простроить через высылку Ромео!) – в том, что принес вести – и что внеурочное (его стараниями) появление Ромео наконец привело еще к трем трупам… Где-то так он, я думаю, и строит. И неудивительно, что говорит он именно после отца Лоренцо – тот обвиняет себя из-за своего замысла, но именно он, Бенволио (с т.з. Бенволио, натурально!) этот замысел спутал.
Я не знаю, как передать всю ту силу и концентрацию чувства, которое вложено в эти две фразы: «Я сообщил Ромео о смерти Джульетты. Я виновен». С упором на «я». Не вы, не отец Лоренцо, никто другой… (Так, как говорит нынешний Бенволио – это последний камушек, перегородивший путь лавине, последняя капля для лорда Капулетти, - но именно капля, и это логично в рамках его истории; а здесь – это тот камень, который остановит лавину одним собой – потому что действие будет равно противодействию).
И потом он стоит уже иначе. Опустив голову. Приговор себе произнесен собой же, и он с ним согласен – и с тем, что теперь долженствует последовать наказание. Нет, не от веронских властей, и статуи золотые, о которых там идет речь, его, боюсь, ничем не обрадуют…
Только еще одно. Он и здесь первым бросает оружие (жаль, камера пропускает сам момент и оборачивается туда уже на звук!) – и с отвращением смотрит на него. Никогда больше.
…впрочем, его «никогда больше», боюсь, длинным не будет, - потому что есть способы разобраться с собой и своей виной без применения оружия – веревка, обрыв, или все тот же бедный аптекарь в Мантуе…
Неоптимистическая, словом, история, конечно. (Мы тут со Змеём опять обсудили и не решили вопрос, почему же у него такое количество героев-суицидников? Впрочем, пусть уж лучше будут персонажи…). Но – сильная. И получается, что в не-гастрольном варианте повторения у нее не было, и персонаж не был ни слепком чужого Бенволио, ни какого-либо иного из своих персонажей, а был – еще одним совершенно самостоятельным, еще одной рассказанной историей… Так что я бы хотела, чтобы где-нибудь на памятной страничке появились клипом один-два-несколько наиболее интересных эпизодов. Чтобы кто-то еще – тоже смог увидеть.