Словом, внезапно записался рассказик. Про одну малоизвестную, но, между прочим, совершенно историческую личность. И горячка там, кстати, самая буквальная - надо только иметь в виду, что "белой горячкой" называли, как выяснилось, в первой половине 19 века не только алкогольную "белочку", а всякую болезнь с достаточно буйным бредом...
Примечание есть, но одно и ко всему тексту;-)
Карачевский помешанный
(Монолог в корчме)
…Я вам сразу скажу, а вы не пугайтесь: я человек сумасшедший. Голова у меня не в порядке. Но вы не подумайте – я смирный, на людей не бросаюсь, мебель не ломаю… Просто была, знаете ли, мозговая горячка по юности, ушла, а следы за собой оставила. Бывает – вижу не то, что есть. Да нет, не зеленых чертей… А от того, значит, что вижу, - и думаю то, что не следует… в общем, то, чего тоже нет и не будет… а может, и не было. Ну что возьмешь с помешанного?
Так вообще-то день и ночь не путаю, да и прочие времена между собой тоже, иначе б и хозяйством заниматься не мог, а так – хозяйствую потихоньку, что еще остается? Мне тогда, после горячки, отставку сразу предложили – и попросить не успел! Другие, говорят, просят-просят и ни в какую… А тут сразу: осенью свалился, а в начале весны разом почти из больницы да из армии вышел. …А сейчас-то, скажите – мне ведь окна отсюда не видно – что за время года сейчас? Осень, так ведь? В самом деле осень? Листья, значит, с деревьев летят? Все, говорите, уже облетели почти? Надо же, а я все представляю, как падают – если перед глазами не вижу. Ровно как тогда… теперь помню, а той весной, казалось, забыл вчистую, несколько месяцев до горячки из головы как вывалились! А потом, позже припоминать их стал – да ярче прочих. Службу, товарищей… Всех поименно помню, а сколько лет прошло! Но вам уж, простите, ни одного имени не скажу, больно они нехороши… знаете, бывает: человек хорош, а имя у него дурное? Вот так-то…
Тоскую, скажете? Да, верно, так. Скажете, тут и сумасшествия никакого нет? Да вы меня не утешайте… Обычный человек – он ведь как? Ну, тоскует, вспоминает, жалеет, что к прошлому возврата не бывает… А я, как задумаюсь и забудусь, так и почудится, что я с ними. Только не там, где служил, нет, я ведь не конца спятил, не думайте, я-то знаю, что там их не найду, - а чудится, что скрипнет дверь и войдут: Колька, Иван, еще один Колька, да еще брат его – и пойдет разговор, что делать будем, если…
Ох, простите, ведь обещал вам!.. Вы не слушайте, забудьте про них, это вот все и есть сумасшествие. Мне, когда первый раз так показалось, тоже тяжко голове было, да и мне… скоро после того, летом. Хоть не горячка снова, слава Богу, но люди со мной помучились. Я им еще, когда не до конца в голове прояснилось, стал вот так про товарищей рассказывать, что войдут, - так на меня и гаркнули: что ты, мол, бредишь, знаешь, где они все? Я даже отвечать не стал, зато сразу понял, в чем моя беда. Я-то, оказывается, и без их слов догадался, где они, а вот где я – не там же, а дома у себя – это как раз забыл. В том-то и дело: где я - и где они? А кажется – там же и я быть должен, хоть и место такое, куда по доброй воле только помешанный запросится – и того не пустят. В том-то и беда…
А еще – но вот это уж точно бред, что тут поделаешь, но как-то он больше иного меня пугает, так разрешите хоть с вами поделиться? Я как там, где им быть, стал приглядываться, то не всех увидел. Понимаете – знаю, что там им и быть – а их там нет! Одного Кольку с братом увидел, Ивана (мастерил он что-то, как всегда), Сашку увидел (но при таком здоровье, что лучше б не видал!)… А вот другого Николая с братом – нет, ни разу! Да и Ивана потом не видал больше… Вот и беспокоюсь – куда ж они пропадают? А еще одного человека… Нет, я когда задумался, даже понял, почему не вижу, это, видно, сумасшедшему такая выгода: тебе газет читать не дают, а ты все равно знаешь… Так вот, я, как задумался, то и понял по чему его там нет, только… Нет, подождите, нет! Только вы не бойтесь, но, прошу, совсем, совсем о том не думайте и меня о нем не спрашивайте, даже об имени – верьте мне, это все чистое безумие, не могли такого с человеком в наши культурнейшие времена сделать… Как бы мне увериться-то, что – не могли? Нет уж, лучше и не думать…
Времена-то? Да, давайте лучше о временах… Просвещенный век ведь в самом деле, куда там прошедшему восемнадцатому столетию? А вот все кажется мне, что вокруг у нас что-то не то. То есть – вокруг одно, а должно бы быть другое. Даже, если мысли соберу, вспомню и скажу, что же именно. Но я… знаете, мне еще тогда доктора голову советовали не напрягать, а потом я и сам понял… Нет, мне-то вреда не будет, я могу хоть ту старую бумагу из госпитали предъявить, - а вот если кто меня послушает, его могут уж и кем похуже сумасшедшего объявить, если справки не найдется – а зачем вам такое?
…так вот, о веке нашем – может, вы и правы, и зря я на него наговариваю! Чего только нет: науки, литература, - теперь-то от меня никто газеты и журналы не прячет, а я и читаю – что еще в этой глуши делать? Больше всякие новости науки, но, бывает, и за литературу берусь. Вот, не читали ли недавно господина Гоголя новую повесть, «Записки сумасшедшего»? Я специально взялся – и знаете, что? Видно, как здоровые люди все разные, так и сумасшедшие. Вот посудите, у меня ни собаки не разговаривают (и уж тем более писем не пишут) – другое дело, зачем им разговаривать, он ж посмотрят выразительно и поймешь все! Это ведь и здоровый согласится… И себя я ни королем испанским, ни деем алжирским не провозглашаю, даже в зеркало смотреть не нужно, и так скажу: я – это я и никто больше, Юрасов Петр Иванович, квартирмейстерской части прапорщик, злоумышленного тайного общества самый последний и бездействующий член…
Ох, простите, тысячу раз простите. Видите, какое дело? Мне говорили, со всеми сумасшедшими так: сам говорит - я, мол, здоровый и голова у меня ясная – и сам же… Вот и я заговорился. Отставной, конечно, прапорщик, сколько лет уж в отставке. А об остальном и вовсе думайте, что не слышали, - как я вам мог сказать о том, что сам начисто забыл?
…Меня ведь тогда по весне спрашивали, и не раз, - только не напрямик, осторожненько: вы, мол, господин прапорщик, не помните чего? О чем с друзьями говорили, прежде чем здесь оказались? Может, что сделать собирались – нужное, важное? И с кем именно? А я еще тогда и до ветру сам выбраться не мог, да что там – с подушки толком подняться, голова все кружилась, - как первый раз-то спросили… Кружилась-кружилась, а поняла: нет, не помню. Ничего не помню, все забыл – горячка, ваша благородие! Вы знаете, что я докторам-то наговорил, как меня привезли? Мне вот рассказали, до сих пор стыдно, а вы говорите – с товарищами…
Так и отвечал потом, даже когда на ноги встал: начисто, мол, забыл. Жить, видно, хотелось. Вот и живу теперь – сами видите, как… что ж, не под забором валяюсь, не на цепи сижу! Ну… сумасшедших на нее сажают, знаете ведь, кого ж еще – в наше просвещенное время, да, да, только их!
…нельзя же человека не цепь посадить только за то, что он хотел то, что худо, получше переделать? И даже не делал еще – думал только, мечтал об этом, и товарищи его мечтали… И вдруг блеснуло им: может их мечта сбыться! Совсем скоро. А может – сорваться совсем… Это, второе, я тогда однажды вдруг взял и понял яснее прочего. И так, знаете, стало мне горько и отчаянье взяло, что казалось - если не сбудется, то как же и жить? От того, видно, и горячка приключилась, что бы там доктора ни говорили…
Докторов я уважаю. Сколько бы про них глупых острот ни рассказывали, а они все-таки людей спасают. Себя вот – не всегда могут, а другого человека, чем он ни болей - непременно. Кто-то там к нему ломится, а они руками замашут: «Горячка, мол, горячка, - да, да, она и заразная бывает, очень заразная, так что идите подобру-поздорову!» - а тебе кивнут: лежи, мол, и молчи, тебя ведь и вправду еще вылечить нужно…
А сегодня у меня еще одна радость: вы вот меня до сих пор слушаете, многим бы и половины хватило, чтобы расплатиться и на улицу побыстрее… Я даже, знаете, и не боюсь, что вы мне кажетесь, а я с пустой стенкой говорю... Нет, видятся мне только знакомые люди, а незнакомых всех вижу ровно как есть… Так что – ваше здоровье! Мое-то? Да какое уж… Впрочем, на здравие телесное не жалуюсь, с ним, наверное, еще долго проживу, а вот зачем… Ну, может, еще узнаю. Наверное, когда каждый дом в Карачеве запомню – мне ведь дальше ездить позволения нет. Родные говорят – это, мол, за твои непорядки с головой, никак иначе. А я и не спорю – что я, деревенский дурачок, что ли? Знаю, о чем с людьми говорить, о чем – молчать… Вот как встретимся мы все снова, так и можно будет обо всем поговорить… Это вот, может быть, самое мое сумасшествие и есть, потому и никому о нем не говорил до сих пор, вот только вам не удержался… В чем оно, говорите? Да нет, не смейтесь, не говорите «может, и нет там сумасшествия», я же знаю… Вроде простенькая такая мыслишка, а здоровому человеку невозможная – что все мы еще непременно встретимся. Здоровый-то человек знает, что именно это и невозможно в наш просвещенный век… А я вот верю. И не отвязывается она от меня, эта встреча будущая – как и осень вечная за окном… Эта в настоящем, а та – в будущем.
Надо же, даже и вас не напугал. ...Впрочем, я ведь вас не знаю, люди все разные, может, много еще кто свое безумие прячет, невозможной встречи ждет, может, и у вас она за душой маячит – их ведь много было, моих и совсем и не моих товарищей и у каждого – свои товарищи… Верно, угадал? А помешанные, говорят, люди чуткие, им это чутье – вместо ума… Ну, тогда - за встречу!
28.10.2013 4:02
Примечание
Из показаний о прапорщике Юрасове:
"Еще прапорщик Юрасов был принят [в тайное общество - К.], кажется, Крюковым 2-м после смерти блаженной памяти государя императора, но после оказалось, что он не помнит о своем принятии, ибо он в это время был в белой горячке, которая неприметным образом продолжалась несколько ден, а после оказалась со всеми припадками сумасшествия".
("Восстание декабристов", т. XII, с. 401)
Есть краткая справка о нем, только уезд, конечно, не Карачаевский, а Карачевский...
Среди упомянутых им появляются его товарищи по квартирмейстерской части и не только - Николай и Александр Крюковы, Иван Загорецкий, Николай и Федор Заикины, а также Александр Барятинский и Павел Пестель. Намек на "врачей" тоже, думаю, отчасти адресный...