Сегодня было на Юго-Западе чудесное Арт-кафе, сегодня была там, среди прочей музыки Марка Гройзбурга, такая квинтэссенция романса - "Светлеют облака"...
В общем, лирический герой поэзии не удержался и лирически самовыразился - о своём, но в том же... наклонении, что ли?

(Почти романс)

Там, напротив, за рекой - твой дом.
Там, я знаю - свет в твоем окне.
Кто меня посмел уверить в том,
Что ты так и помнишь обо мне?

Даже для себя - не отвечай,
Сам отвечу в крепостной тиши:
Сахар, ровно колотый, да чай,
А еще - тоска моей души.

Варенька, Варвара, ясный свет
Погаси, не помни, не свети:
Минул приговор - и больше нет
Пятерых совсем, и нас - почти...

Если бы оставил хоть слезу
День, не давший заплатить долги!..
Говорят, нас ночью увезут.
Вы прекрасны. Помните - других...


P.S.
Да, о конкретике.

А.П. Беляев "Воспоминания декабриста..."

"Ко мне стал ходить доктор и приказал выводить меня на воздух. Эти прогулки ограничивались какими-то сенями, где было огромное окно без рамы и дверь без дверного полотна и куда воздух проникал свободно. Но однажды повели меня на стены крепости, откуда вдруг открылась передо мною давно забытая картина этого мира с его движением и суетой. Вдали мелькали экипажи, быстро мчавшиеся по знакомой набережной; открылись великолепные дворцы вельмож, и между ними вдруг я увидел вдали дом князя Долгорукого, при виде которого сильно забилось мое сердце. Там мы росли, лелеемые великодушною любовью воспитателей наших...Припоминая все это, взгляд мой стремился проникнуть в эти знакомые окна, мечталось видеть очаровательный образ несравненной и незабвенной княгини, которой милая, кроткая улыбка так часто чаровала нас, но это было так далеко, что если б она и стояла у самого окна, то глаз мой никак бы не мог ее видеть. Но зато какая грустная минута последовала за этим гуляньем, и я уже не желал повторять его. Когда отворилися двери моего каземата, я вошел в него и дверные затворы прозвучали свою обычную песнь, мне показалось, что я опустился заживо в мрачную могилу, и нужно было страшное усилие духа, чтоб опять прийти в обычное нормальное для каземата состояние."

"После исполнения приговора нам уже не давали казенного чаю, так как мы поступили на положение, вероятно, каторжных. Но вдруг однажды мне и брату приносят большую корзинку с сахаром, правильными кубиками наколотым или распиленным; несколько фунтов чаю и целую корзину сахарных сухарей и булочек; все это до самого нашего отправления в Сибирь присылала нам аккуратно незабвенная княгиня Варвара Сергеевна Долгорукая, тогда уже возвратившаяся из-за границы. Однажды даже, как нам передал плац-адъютант, она приезжала в крепость, чтоб видеться с нами, так как после сентенции родным дозволялись свидания при плац-майоре и коменданте; но ей комендант отказал в свидании, как не бывшей нам родной, хотя она по чувствам была такой родной, с какой немногие из кровных могут сравниться. Перед отъездом в Сибирь от нее же привозил мне 200 рублей наш добрый пастырь и друг заключенных, покойный отец Петр, казанский протоиерей, но я не решился принять денег, полагая, что при отправке нас станут обыскивать и будет спрошено, кто передал мне деньги. Он отдал их плац-майору, который передал фельдъегерю на наши дорожные расходы".

*

Но я пишу не про Александра Беляева. Дело в том, что Александр Барятинский тоже обретался - немного раньше братьев Беляевых - в доме Долгоруких, своей родни, посвящал княгине Варваре стихи... А позже они разнообразно помогали и ему в Сибири, и его родне, обитавшей куда ближе.
Вот разве что из крепости его увезли буквально через несколько дней после приговора (в Кексгольм), а Беляевы куковали там до начала 1827 г., до самой отправки в Сибирь. Так что не знаю до конца, успели ли ему перепасть булочки и не только... Но думаю, что если хронологически возможность была - то непременно.