...Это, в общем-то фрагмент подготовки к "Петровскому заводу", но заодно - такая вот сама по себе история...

....сейчас разбираюсь с небольшой, но специфической кучкой источников - воспоминания "со стороны" времен Читы и Петровского завода. Их - в отличие от воспоминаний о временах, когда декабристы живут на поселении - немного (про Читу - одни и очень краткие, про Петровский - три экз., не считая такого специфического зверя как Медокс, а также официальные донесения). И они очень своеобразны - хорошо видно, что, гм, - что сквозь забор ничего не видно.
Люди описывают то, что наружу вылезает и/или идет на контакт. Это либо люди, занятые каким-то делом вовне (Вольф и Артамон Муравьев со врачебным делом, Бестужев со всяким ремеслом), либо то, что активно лезет общаться потому что кто же его, кроме черта, любит товарищи эту потребность, видимо, не спешат удовлетворить в таком размере (Завалишины, Якубович).
Люди описывают "дам", которые не могут не общаться с местным населением - но, кстати, не сказать, чтобы вообще семейные были как-то более общительны, если дело не касается хозяйственно-бытовых вопросов.
Самый образованный и понимающий ситуацию в целом из авторов - инженер-путеец Штукенберг четко отмечает - тем, кто извне, не доверяют. И он вполне понимает, почему. Остальные, люди местные ("сибирский казак", молодой дьячок, сын кузнеца из Петровского) просто составляют свое представление по тем и тому, что видят. И от неполноты и необычности картины интерпретации ее выходят куда как своеобразные...
Например, "дамы" тратят непривычные для этих мест суммы ("я сам однажды получил от княгини Трубецкой пять рублей за очинку ей пера" - Черепанов), и от необычности при описаниях к некоторым из сумм, похоже, местами прирастают сзади один-два нолика и остается впечатление, что "все они" получали какие-то несусветные деньги и тратили их нерационально. Спору нет, я верю, что оборотистые местные, которые нажились, в природе тоже встречались. Но из-за забора явно не видно, что изрядная часть обитателей острога получает из дома немного, а примерно такая же - ничего или почти ничего Я помню в статистике за какой-то год отдельно прекрасную цифру денег, присланных барону Соловьеву... не то 15 рублей, не то 30. Она в чем-то озадачивает больше, чем вариант "ничего не прислали"... Про Артель, кстати, не упоминает тоже никто из вспоминальцев. Все это, и многое другое - внутри забора.
Разумный и работящий Першин ворчит - со слов Николая Бестужева - зачем же "дамы" занимались благотворительностью, лучше бы вложили деньги в организацию училища на 50 человек... А я думаю, вспоминая весь трэш их жизни - вот только еще училища им туда не хватало. А еще - представляю себе форму правительственных лиц при новости "жены государственных преступников решили научить 50 человек плохому". Они, эти лица, как нынче говорят, фалломорфировали бы, думаю я.

Что же до интерпретаций в целом... то у меня в какой-то момент сложилось в голове две цитаты, одна из которых - сама по себе яркий пример, но в сочетании со второй это уже готовая история с названием -
Напророчил.

Первая - это Н.В. Басаргин. "Воспоминания". О том, кто как был одет при переселении из Читы в Петровский.

"Мы сами помирали со смеху, глядя на кос­тюмы наши и наше комическое шествие. Оно открывалось почти всегда Завалишиным в круглой шляпе с величайшими полями и в каком-то платье черного цвета своего собственного изобретения, похожем на квакерский каф­тан. Будучи маленького роста, он держал в одной руке палку гораздо выше себя, а в другой книгу, которую читал. За ним Якушкин в курточке a l'enfant [фр. - "по-детски"], Волконский в женской кацавейке; некоторые в долгополых поно­марских сюртуках, другие в испанских мантиях, иные в блузах; одним словом, такое разнообразие комического, что если б мы встретили какого-нибудь европейца, выехавшего только из столицы, то он непременно подумал бы, что тут есть большое заведение для сумасшедших и их вывели гулять."

Вторая - С.И. Черепанов "Воспоминания сибирского казака", товарища заносит в Петровскийвскоре, году так в 1832.

"За исключением Лукина [sic! натурально, это Лунин - К.], Якубовича, Артамона Муравьева, Николая Бестужева, сохранявших некоторую энергию в борьбе со скукою заключения, остальные были совершенно подавлены ею. Между ними были даже лишившиеся рассудка: так каждый день я видел одного на платформе гауптвахты, стоявшего как истукан; другой, Якушкин, кажется, наряжался по-детски, Дм. Завалишин воображал, что без его деятельности все погибли бы с голоду и т.п."

Как видите, двое из троих названных в самом деле появились в списке сумасшедших! Составляя интересную компанию Андреевичу (что это он, устанавливается по другому тексту, где описание практически то же и есть фамилия), действительно как-то в тихой форме повредившемуся рассудком.
При этом если Завалишин, которого автор, в общем-то описывает верно, был странного и скверного характера, любил "писать в Спортлото" о своих заслугах и разврате других (и был, кажется, единственным из популяции, кого потом за кляузы выслали ИЗ Сибири!), но при этом зеленых чертей он не ловил и с голосами не разговаривал, - то Якушкин был всю дорогу совершенно вменяем, деятелен и довольно-таки оптимистичен на общем фоне. Своеобразен - да, но крыша там была гвоздями приколочена.
...Но, видимо, это была какая-то фантастически дурацкого вида курточка. И, видимо, ему было пофиг.

...и это еще один момент - или другая грань уже названного.
Да, они исходно странны для этих мест, - но разбираясь в наступившей заднице ситуации, в доступных средствах и способах жить, не потеряв себя, они, похоже, переносят некоторое количество вещей в раздел "пофиг". И становятся еще более странны и неформатны...

Немного выбиваясь из хронологии - есть среди воспоминаний такой молодой человек Львов, который попал в Сибирь в рамках какой-то инспекции всего (послал его Киселев, и, глядя на характер товарища, мне иногда кажется, что и правда послал подальше от себя). И общался уже с теми, кто был на поселении около Иркутска, - как раз попал на момент ареста Лунина, с остальными по лесу бегал, что-то на дорогу ему передавал... При этом всех декабристов, с кем общался, он описывает со сдержанной неприязнью - так что хочется спросить: что ж ты, страдалец, с ними столько пересекался, поберег бы свои нервы? (Вероятный ответ: потому что общество интересовавшего его уровня в этих краях декабристами начиналось и часто заканчивалось.)
Так вот, он называет Никиту Муравьева "полусумасшедшим". Опять же, Никита - натура тонко чувствующая, жизнь у него печальная - но на голову он совершенно нормален.
...а из воспоминаний Нонушки (дочери Никиты) вылезает эпизод, который, похоже, с участием Львова и проходил: некий приезжий довольно грубо кричит слуге - "Человек, трубку!" - а Никита его отчитывает - мол, нельзя так, с людьми надо обращаться по-людски.
Наверное, такая мысль даже в сороковые годы помещается не во всякой голове - вот и попадает ее автор в полусмасшедшие...

При этом если тот же Штукенберг, по крайней мере, четко осознает, что о политике с ним не говорят, и осознает, почему... (Но при этом забывает стряхнуть лапшу с ушей после того, как ему Николай Бестужев и Якубович порассказали случаев из жизни в жанре устной художественной литературы - Якубович, например, пересказал близко к тексту пушкинский "Выстрел" с собой в качестве героя!)
....то остальные, в частности, все попытки не говорить о политике принимают за чистую монету. В качестве примера пара цитат все из того же "сибирского казака" С. Черепанова - уже тех времен, когда он натыкается на разных лиц на поселении.



"Застал здесь [в Тунке - К.] поселенным декабриста Люблинского, которого, по словам его, вся вина состояла в том, что он переписал бумагу квартировавшего в деревне их офицера (Бестужева) и даже, будучи поляком, не понял хорошо содержания ее, – но по следствию она оказалась важною, вследствие чего он и пострадал".

"Здесь, т.е. в Александровском заводе, я первый раз встретился со своего рода знаменитостью — крестьянином в модном фраке, цилиндре и т.п., говорившем о самых возвышенных предметах и бойко по-французски. Это бывший сосланный в 1824 году разжалованный майор Владимир Федосеевич Раевский. (...)
О Раевском доставил я в редакцию «Русской старины» пространную статью, в которой фактами доказал, что он был сослан единственно за перевод на русский язык известной песни:
Мальбрук в поход поехал.
Конь был под ним игрен и т. д. ...
но статья не напечатана, стало быть, и здесь ей не место".

(Надо сказать, что Люблинский вполне в здравом уме и твердой памяти вступил в Соединенные славяне... уже будучи к этому моменту высланным за политическую деятельность до того...
...а в деле Раевского в числе прочего и правда фигурировала перепевка этой песни про какого-то бессарабского военного... но если бы в этом, как говорится, была главная проблема!)

...а в общем, вся эта история, в числе прочего - о том, что всякие "воспоминания о" (чем угодно) ценны не всегда именно как источник "как было", но иногда не меньше, а то и больше - в качестве источника на тему "как это выглядело со стороны".
В случае с декабристами на каторге есть немало воспоминаний "изнутри", а еще писем и официальных документов, есть с чем сравнить. Но так не всегда везет, и потому - важно помнить про то, что сквозь забор обыкновенно плохо видно.

По идее, такие вещи рассказывают в курсе источниковедения, но поскольку у меня его не случилось (хотя было 2 предмета с таким названием), вот, дохожу до него сама и на ваших глазах;-)