….а если вам, например, в новогоднюю премию дали много денег, и вы ну совсем не знаете, куда их подевать, обратитесь в штаб Второй армии и спросите князя Барятинского. Он подскажет, мало того – у него не один способ в запасе!..
И это я просто смотрела описи фонда Второй армии подряд, а из описей на меня выходили истории…
1) История первая. Как пили в Одессе.
На дворе – август 1823 года, и в Главную квартиру Второй армии пишет послание одесский купец Иван Рубо. Нет, он не хочет ничего Второй армии продать. Ему просто «с давнего Времени» здешний адъютант главнокомандующего должен денег. 731 рубль 50 копеек ассигнациями. Да-да, некто Барятинский…
(Неплохие деньги, годовое жалование армейского полковника. А Барятинский хоть и гвардия, а чином пониже.)
Точнее, все еще сложнее. Рубо долг перешел от другого одесского купца, Декаприлевича, ныне покойного. К сожалению, как-то нигде не пишется, когда князь задолжал, а купец перепродал(?), но уже годом раньше, осенью 1822-го они с Рубо переписываются про деньги…
Причем, как мы видим, Барятинский в Тульчине, а купец – в Одессе, и судя по всему, никаких дальних поставок не было, долг образовался в Одессе же, в лавке, а заплатить обещали несколько потом…
А летом обитатели Тульчина в Одессе вполне бывают, - вот, Павел Пестель еще в 1819 году пишет Киселеву:
«Балы, опера, марионетки, фигляры, прогулки по земле и воде, ни в чем нет недостатка, при этом чудная погода, но засуха, длящаяся несколько недель, до того увеличила отвратительную пыль на улицах, что достаточно этого одного неудобства, чтобы ждать с нетерпением момента отъезда. Вообще сознаюсь, что я нисколько не поклонник Одессы, ни самого города, ни его окрестностей. Со всех сторон видно только море, и вольно смотреть на него сколько хочешь, но вода никогда ничто иное как вода.» (Пер. А.В. Семеновой)
(Похоже, ему не нравится жара и пыль… а море он не любит, скорее всего, со времени плавания в сильную бурю в детстве).
В 1819 году Барятинского на юге еще нет, а вот в 1820 и 1821 уже есть…
А в 1822 они уже списываются с Рубо. И если долг за это время уже и перепродан, то полагаю, он не совсем свежий. Так что оставляю эти два года, и с большим подозрением смотрю на 1820-й – первый по прибытии на юг, это можно и отметить… на 700 рублей с гаком. А заплатить… ну, как-нибудь заплатим… наверное. Потом.
Да, кстати, что исходно покупалось – Рубо опять же уже не интересует, Барятинский тоже не уточняет, «товары» и все тут. А вот делопроизводство Второй армии что-то знает, и в заголовке дела стоит куда более конкретное «за набратые напитки». И знаете, я им охотно верю! Ну, может быть, при напитках еще закуска была, не исключаю.
Внимание, вопрос: сколько народу и сколько дней уничтожало этот запас?
Вот попытки наловить по Сети что-нибудь про цены на вино.
"В XIX в. за бутылку цимлянского вина давали до 15 руб., тогда как крымские вина стоили не больше 2 руб. за ведро." К сожалению, 19 век большой, непонятно, в какой его момент это происходило. А вот точная дата, и как раз из интересующих нас времен. Шампанское "Вдова Клико" (пресловутое "вино кометы") продавалось в Петербурге в 1814 г. (первый его завоз) по 12 рублей бутылка. (http://www.nlobooks.ru/node/2348)
А согласно вот этой http://winedummy.com.ua/pushkin/ сборке "вин, упомянутых в стихах Пушкина" (т.е. тот же период - и, кстати, та же Одесса в том числе!), прочее зарубежное стоило дешевле, от рубля с небольшим до шести рублей. В том числе та же «Вдова Клико» за другие годы разлива.
Предоставляю читателям самостоятельно предаться арифметике и вообразить размах попойки.
(А возвращаясь к Барятинскому, никуда не деться от последующего контекста, сестра ему потом в год на каторгу по 500 рублей присылает… Иногда получается собрать больше, иногда – и это с трудом набирается.)
И вот «шли годы», и в 1822 году господин Рубо написал лично Барятинскому. А тот ему даже любезно ответил на французском. (Г-н Рубо явно предпочитает ему русский (даром что сам – француз из Марселя) и прилагает перевод письма, сделанный в Одессе неким Михаилом Аристовым. Этот предмет – сам по себе литпамятник: «…мы увидели себя обязанными зделать денежное вспомоществование крестьянам, угнетенным сим нещастием и нуждою; сие то понудило ограничить мои издержки и лишило меня удовольствия с вами расквитаться.».) В нем князь жалуется на жизнь. Мол, и так последние годы в родных имениях неурожай (стал бы он закупать вино на кучу денег, зная, что денег уже нет?? Если нет, это еще один аргумент, что пили вскоре по его приезде на юг…) – а тут еще и случился сильный пожар, и им самим пришлось помогать собственным крестьянам…
И совершенно непонятно, можно ли всю эту прочувствованную историю использовать как источник по состоянию каширских имений Барятинских… Или перед нами – только лапша на уши, дабы прямо сейчас не платить. Так-то бывало всякое, и помещики крестьянам помогали, вон, у Пестелей, как во всякой смоленской деревне, крестьяне еще в 1820-х никак от 1812-го не оправятся…)
В общем, князь вежлив, но (заметим это!) точной даты уплаты не называет, - мол, «когда буду более свободен в средствах».
Надо сказать, Иван Рубо рассказывает, что писал ему не раз, но на все последующее ответа не получил. А поэтому решился писать непосредственно командованию.
Командование переправляет копию бумаги Барятинскому и вежливо осведомляется: «признаете ли вы справедливым почитаемый им на вас долг, и в случае правильности оного какие примете меры к удовлетворению сей претензии».
То есть вообще-то они морально готовы к тому, что Барятинский в своем праве сказать «какой долг?! первый раз слышу!»
Но нет. Там разворачивается другая комедия. С командованием Барятинский опять же вежлив, а вот относительно Рубо встает в позу оскорбленной невинности: тот, видите ли, не поверил его, Барятинского, данному слову. Ну, берегись теперь, Рубо…
«…я искал не отклонения от платежа… и в письме моем к нему, изъяснив причины побуждающие меня требовать на некоторое время отсрочки, обещал заплатить всю сумму не позже конца ноября месяца сего года. – Но как из прошения, поданного им Вашему Превосходительству, усмотрел что он не довольствуется данным мною словом, и предпочитает ведатся бумажным порядком, то в сем случае я слагаю с себя обязанность исполнить данное мною ему обещание и прошу покорнейше Ваше Превосходительство, так как я не имею за собой никакого именья, на удовлетворение претензии купца Рубо делать определенный Законами вычет из получаемого мною жалованья.»
Рубо определенно влип. По крайней мере, с его, Рубо, точки зрения (а он тоже не молчит, становится в позу в свою очередь, и пишет ответ на переправленное ему письмо Барятинского). Он надеялся деньги получить, по-видимому, разом… А теперь будет получать частями, по три раза в год, то есть очень не сразу (меньше, меньше у гвардейского поручика жалование, да и выдается на долги оно, как я понимаю, не все, а определенной частью).
И есть еще один нюанс. Барятинский, как мы видим, пишет – я же обещал все отдать «не позже конца ноября». Но ничего подобного в прошлом его письме, которое присылает Рубо, нет. Обещание отдать – есть, конкретной даты – никакой. Вот и Рубо не помнит, и тоже громко удивляется.
Тут, конечно, случай, где ничего не докажешь, но мне почему-то кажется, что вряд ли князьШурик просто нагло врет, зная, что срока он не писал. В конце концов, письмо-то в наличии, и там даты нет! Вопрос в том, перечитывал ли он подробно собственное письмо?
Мне скорее представляется что-то вроде: написал, что отдаст, как сможет, и, надо полагать, правда полагал когда-нибудь отдать. Сам же и рассчитал, исходя из каких-то параметров (жалование, деньги из дома, может, ему тоже кто-то должен был…) – и решил: вот где-то в конце ноября заплачу наверняка. И запомнил. И дальше это в голове успешно слилось: я же написал, что я заплачу + обязательно заплачу в конце ноября = я же написал, что в конце ноября! (а эта зараза не верит).
Еще князь недоумевает, почему он еще и проценты должен платить, потому что светлой памяти Декаприлевич торговал наверняка не себе в убыток («проценты … равно как и различные издержки, платить себя обязанным не полагаю, ибо бравши в Кредит с согласия Купца Декаприлевича различные из его лавки товары, я уверен что он с своей стороны при продаже оны не упускал своих выгод, вероятно за ранее налагал на каждую взятую мною вещь довольно значительный процент»), а Рубо недоумевает, почему нет («Мне неизвестно, на каких условиях князь Барятинский покупал у Декаприлевича вещи, но вероятно (как должно полагать) ни с тем чтобы платить за оные через два или три Года…»).
В общем, Рубо полагает себя пострадавшим и надеется на справедливость со стороны военного командования («…а издержки …я… оные понес безвинно, единственно чрез то, что нашелся принужденным для получения моего долга просить формально начальства…; а распоряжения Князя о доставлении мне удовлетворения суть противны должной справедливости, и для меня Крайне обидны, но я надеюсь, что нарочито принятое Князем намерение не будет пред лицем правосудия уважено; и ожидаю с повиновением заключения Начальства о моем прошении»».)
Но вот беда: Барятинский ничего формально не нарушает, долг признал, а если сказал, что лично у него никаких владений нет (правда нет, все у родителя и прочей родни!), никакой штаб Второй армии не может его заставить таковые отыскать. А вот жалование меланхолически переправлять купцу Рубо (точнее, какому-то его представителю его в Тульчине) – может. Совершенно законным порядком. И будет. Что бы там это оскорбленный купец ни думал.
Последняя часть долга отправилась своим путем в октябре 1825 года, и одесский полицмейстер отрапортовал (в том числе Рубо!), что «долг... совершенно уже пополнен». Ювелирно уложившись во времена спокойные и мирные – жалование, как мы помним, три раза в год, и пока оно дойдет за следующую треть, Барятниский и многие другие его получатели будут уже пребывать в Петропавловской крепости со все более ясной перспективой обратно оттуда не вернуться. Тогда всплывут все их долги, осознание ситуации, что долгов полно, а деньги на их уплату как-то больше не предвидятся etc.
Вот тогда-то, наверное, Жан-Батист (он же Иван Маркович) Рубо, торговавший в Одессе самыми разными товарами (у него и книжная лавка была!), возможно, и понял, как ему на самом деле с этим неладным адъютантом на самом деле повезло. Мог бы и не успеть.
*
История вторая - воспоследует.